Сейчас, думаю, буду писать портрет старой актрисы. Черта с два!
Про нее уже столько писали, что критика уже двух веков валится на меня, как тяжелый книжный шкаф. Но я все-таки попробую.
Кто она такая?
«Королева эпизодов», как писали кинокритики еще лет тридцать назад. И до сих пор – так. Чайный домик. Ростом полтора метра. Душой полтора мира.
В детстве актерском – амплуа травести. Не хотели брать в театр, после, играла в ТЮЗе мальчиков и ослика ИА, в этом я чувствую какое-то родство душ, что ли.
Старая актриса – ей 70 лет – все-еще остается одной своей двадцатилетней ролью. Она все еще секретарь поселкового исполкома Виола Смыр из фильма «У самого Черного моря», и ее длинному носу страшно идет панамка. Мне нравится, как она постарела: у актрис, игравших героинь, с немолодостью приходит какое-то дурацкое осознание величия (как, на мой взгляд, в Нееловой), спина, гордость – и вместе с этим мое (субъективное!) зрительское разочарование. А я вообще люблю характерных старух. Ахеджакова не старуха ни в каком смысле. Она – бабушка века. Своих детей нет, поэтому к молодым относится как к своим. Нечасто женщины, старея, меняют лицо. Лия Ахеджакова, оставшись прежней …, обрела нос-грушу. Женщина-Чаплин, но красавица невероятная, до сих пор. Воробеиюшка на сцене, могла бы играть умирающих, а играет подпрыгивающих. Только Могучий дал ей роль по возрасту – и в этом была и его, и ее правда – я считаю, что нельзя врать на сцене, поэтому мне так не нравится спектакль «Трудные люди»Галины Волчек.
Лия Ахеджакова – один из символов того хорошего, что было в советской эпохе. Честного, смелого, пронзительно хорошего, как в лучших книжках Владислава Крапивина про смелых, царапанных травой мальчишек и третьи миры за гранью смелости. Когда были талоны, была доброта их отдать. Мы же родились и живем в недобром мире. Впрочем, и мы не отказываемся порассуждать об ужасах режима. Репрессии, пропаганда, гибель науки, коллективизация, колхозы, бедность, революция – ужаса было много. А мой отец любит рассказывать о том, что было хорошего.
Она из тех, кто не уступает жребию. Девочка-старушка, травести, несогласная в самом определенном смысле этого слова.
К тому же, одно из ее, актрисных, свойств – то, что она должна играть только русских. Ну, вот душа в ней такая, мягко-добро диссидентствующая, не евопейская, не еврейская (хотя говор – по ней), не американская какая-нибудь там, заморская.
Но конечно же, как любая хорошая актриса, она разная. Отказать ей в циничности, модерне и нищенствующем пафосе из-за фильма «Небеса обетованные» нельзя – «Интеллигентная женщина, а стоишь на паперти с протянутой рукой» - говорит загримированная под некрасивую Немоляева. «Что ты называешь папертью, этот засранный асфальт?...Вся страна стоит с протянутой рукой». И здесь, пусть – художница, пусть – «любовь к красивой жизни довела тебя до такого» - все-равно видит, что просходит. И обязательно попробует накормить побитую и голодную Ольгу Волкову.
Смотришь на нее в Гараже – и опять плачется, ноется за страну – пусть сменившую горсть режимов, пусть – дурацкую и никчемную. Пусть, тогда, когда снимался фильм – более-менее крепкую, не перестроившуюся. «Выскочила тут, шкамодявка, понимаешь, и мы теперь должны все перестроиться, перековаться?» Да. Мы должны. Это как будто бы прописано в ее ролях – ты должен посмотреть, полюбить ее и измениться ради.
Трусиха с виду, внешне, но с глубочайшим, нутряным протестом в лицедействе своем. Защищает страну от правителей всех времен маленькими кулачками. Смешная сама, а про нас-то все понимает. И говорить не боится, и протестовать, и на митинге выступать, пусть и по видео-мосту. Не боится – совсем. Ездит, семидесятилетняя, маленькая, на большом джипе и радуется «Синим ведеркам». Они, мол, делают большое дело. Мол, пробили железную стену.
Она – для меня – пробивает стены между мирами, между свободой и несвободой, между актером, ролью и человеком, теми же маленькими кулачками. Она всегда – инородец какой-то. С чьей-то точки зрения – выродок. С чьей-то – главный ориентир.
Переломить судьбу одним топотом маленьких ног о безликий асфальт. Стать чьей-то надеждой на отсутствие голодной смерти. Восторгаться великими исследователями византийской литературы.
Она все может.
Про нее уже столько писали, что критика уже двух веков валится на меня, как тяжелый книжный шкаф. Но я все-таки попробую.
Кто она такая?
«Королева эпизодов», как писали кинокритики еще лет тридцать назад. И до сих пор – так. Чайный домик. Ростом полтора метра. Душой полтора мира.
В детстве актерском – амплуа травести. Не хотели брать в театр, после, играла в ТЮЗе мальчиков и ослика ИА, в этом я чувствую какое-то родство душ, что ли.
Старая актриса – ей 70 лет – все-еще остается одной своей двадцатилетней ролью. Она все еще секретарь поселкового исполкома Виола Смыр из фильма «У самого Черного моря», и ее длинному носу страшно идет панамка. Мне нравится, как она постарела: у актрис, игравших героинь, с немолодостью приходит какое-то дурацкое осознание величия (как, на мой взгляд, в Нееловой), спина, гордость – и вместе с этим мое (субъективное!) зрительское разочарование. А я вообще люблю характерных старух. Ахеджакова не старуха ни в каком смысле. Она – бабушка века. Своих детей нет, поэтому к молодым относится как к своим. Нечасто женщины, старея, меняют лицо. Лия Ахеджакова, оставшись прежней …, обрела нос-грушу. Женщина-Чаплин, но красавица невероятная, до сих пор. Воробеиюшка на сцене, могла бы играть умирающих, а играет подпрыгивающих. Только Могучий дал ей роль по возрасту – и в этом была и его, и ее правда – я считаю, что нельзя врать на сцене, поэтому мне так не нравится спектакль «Трудные люди»Галины Волчек.
Лия Ахеджакова – один из символов того хорошего, что было в советской эпохе. Честного, смелого, пронзительно хорошего, как в лучших книжках Владислава Крапивина про смелых, царапанных травой мальчишек и третьи миры за гранью смелости. Когда были талоны, была доброта их отдать. Мы же родились и живем в недобром мире. Впрочем, и мы не отказываемся порассуждать об ужасах режима. Репрессии, пропаганда, гибель науки, коллективизация, колхозы, бедность, революция – ужаса было много. А мой отец любит рассказывать о том, что было хорошего.
Она из тех, кто не уступает жребию. Девочка-старушка, травести, несогласная в самом определенном смысле этого слова.
К тому же, одно из ее, актрисных, свойств – то, что она должна играть только русских. Ну, вот душа в ней такая, мягко-добро диссидентствующая, не евопейская, не еврейская (хотя говор – по ней), не американская какая-нибудь там, заморская.
Но конечно же, как любая хорошая актриса, она разная. Отказать ей в циничности, модерне и нищенствующем пафосе из-за фильма «Небеса обетованные» нельзя – «Интеллигентная женщина, а стоишь на паперти с протянутой рукой» - говорит загримированная под некрасивую Немоляева. «Что ты называешь папертью, этот засранный асфальт?...Вся страна стоит с протянутой рукой». И здесь, пусть – художница, пусть – «любовь к красивой жизни довела тебя до такого» - все-равно видит, что просходит. И обязательно попробует накормить побитую и голодную Ольгу Волкову.
Смотришь на нее в Гараже – и опять плачется, ноется за страну – пусть сменившую горсть режимов, пусть – дурацкую и никчемную. Пусть, тогда, когда снимался фильм – более-менее крепкую, не перестроившуюся. «Выскочила тут, шкамодявка, понимаешь, и мы теперь должны все перестроиться, перековаться?» Да. Мы должны. Это как будто бы прописано в ее ролях – ты должен посмотреть, полюбить ее и измениться ради.
Трусиха с виду, внешне, но с глубочайшим, нутряным протестом в лицедействе своем. Защищает страну от правителей всех времен маленькими кулачками. Смешная сама, а про нас-то все понимает. И говорить не боится, и протестовать, и на митинге выступать, пусть и по видео-мосту. Не боится – совсем. Ездит, семидесятилетняя, маленькая, на большом джипе и радуется «Синим ведеркам». Они, мол, делают большое дело. Мол, пробили железную стену.
Она – для меня – пробивает стены между мирами, между свободой и несвободой, между актером, ролью и человеком, теми же маленькими кулачками. Она всегда – инородец какой-то. С чьей-то точки зрения – выродок. С чьей-то – главный ориентир.
Переломить судьбу одним топотом маленьких ног о безликий асфальт. Стать чьей-то надеждой на отсутствие голодной смерти. Восторгаться великими исследователями византийской литературы.
Она все может.